К эволюции языковой политики удмуртской интеллигенции

1. Литератор, общественный деятель, исследователь культуры удмуртов Кузебай Герд (1898-1937) известен также своими инициативами по совершенствованию словарного состава удмуртского языка [1, 37-41 бб.; 2, 19-21 бб.]. Коллектив авторов “Очерков истории удмуртской советс- [стр. 131] кой литературы” (1957) даёт им следующую – верную в общих чертах – оценку: "Буржуазные националисты выдвигали гнилую теорийку о том, что удмуртам необходимо быть подальше от влияния русского языка… Так, …К.Герд приводил длинный список созданных им слов-уродов: дискуссия – кыл ож (словесная война), телеграмма – ез ивор (проволочное известие), …электричество – ез тыл (проволочный огонь), автомобиль – эрказ уробо (вольная телега), улица – юрт чур (ряд строений)… Эти словесные упражнения… были по существу диверсией в области удмуртского языкового строительства… Народ не принял словотворчества буржуазных националистов, так как оно шло в разрез с внутренними законами развития удмуртского языка" [3, с. 24]

Авторы при этом полагали, что Герд и его единомышленники “выступали яростными противниками… дружбы с русским народом”, и, “открещиваясь от плодотворного влияния русской культуры, …держали курс на махрово-буржуазную культуру Финляндии” [Там же, с. 22].

2. После периода затишья, вызванного разгромом гердовцев, процесс дерусификации удмуртской лексики вновь (с начала 1990-х гг.) был инициализирован представителями удмуртского национального актива (В.К.Кельмаков, Р.С.Куликова, И.В.Тараканов и др.), при этом по смелости в способах изобретения “собственно удмуртских” неологизмов и по части возможностей пропаганды и внедрения такого рода словотворчества они намного превзошли Герда: например, для замены удмуртского слова президент предлагалась форма азьмурт, что означает буквально ‘сват, сваха’, для замены термина акт предлагалось кутэт, что в переводе означает ‘детская пелёнка’ и т.п. [4, с. 221-225].

3. Очевидное сходство мотиваций, образа действий и уровня квалификации реформаторов 1920-х и 1990-х наводит на мысль о наличии между последними преемственности – тем более что вынужденное прекращение экспериментов с языком в духе Герда не мешало бытованию всё это время в среде национальной интеллигенции русофобских тенденций [5, с. 34-35], и также об универсальности (на период с конца 1920-х гг. до сего дня) приведённой в п. 1. аксиологии. Едва ли, однако, это до конца верно: деятельность и тех, и других протекала в едином идеологическом русле [6, с. 122-124], но в разных исторических условиях. В эпоху Герда общеудмуртский литера- [стр. 132] турный язык, как и сама удмуртская социалистическая нация, находился ещё в далёком от завершённости состоянии, in statu nascendi, между тем как к сегодняшнему дню сфера применения удмуртского языка существенно расширилась, а нормы его в основном устоялись; они отражены в весьма значительном количестве созданных за это время разнообразных удмуртских текстов.

Можно с уверенностью предположить, что работу по “совершенствованию” языка Герд воспринимал как часть своей программы культурного строительства: “…в Москве я увидел колоссальную культуру, балет, оперу, драму, архитектуру и т.д.… В Третьяковской галерее я хотел видеть удмуртские картины, в опере я хотел слышать вотские мелодии. Я с ужасом обнаружил, что удмуртской культуры почти нет” [7, с. 189]. Необходимость употреблять для обозначения понятий нового времени (напр., ‘революция’, ‘пролетариат’) явно заимствованные из русского языка слова воспринималась Гердом, по-видимому, таким же образом, что и существование лакун в области культуры (отсутствие удмуртской живописи, оперы и т.д.). Деятельность Герда на языковом фронте, безусловно, стимулировалась экзальтированной атмосферой всеобщего строительства, присущей советскому обществу того времени. И не окажись методы гердовского языкотворчества порочными (см. выше), соответствующие инновации могли бы занять “пустые клетки” и укорениться в удмуртской традиции.

Деятельность же современных реформаторов под вывеской модернизации языка направлена отнюдь не на заполнение подобного рода “пустых клеток”: из удмуртской лексики изгоняются формы, давно и прочно вошедшие – отчасти уже ко времени Герда – в её состав (алфавит, закон, книга, бумага, культура, документ, конституция, статья, гимн, герб, флаг и др.). Как и большинство пуристских инициатив, эти инновации очевидно политически ангажированы [8], соответственно внедрение их во всяком случае не вызывается заботой о реальных потребностях развития удмуртского языка, и должно оцениваться именно как “диверсия в области удмуртского языкового строительства”.

Литература: 1. Герд Кузебай. Суоми (финн) кыл сярись но удмурт кыл сярись // Кенеш. № 3-4. Ижевск, 1926. 2. Со ик. Виль удмурт кылъёс // Кенеш. № 15. Ижевск, 1928. 3. Очерки истории удмуртской советской литературы. Ижевск, 1957. 4. Подробнее об этом см.: Сахарных Д.М. Модернизация удмуртского общества: посильные соображения на тему // Государство и общество. № 1. СПб. – Ижевск, 200. 5. См. напр. Петров М.П. Выступление на совещании писателей Удмуртии (10 дек. 1952 г.) // Воспоминания о Михаиле Петрове. Письма, воспоминания, статьи. Ижевск, 1995. 6. См.: Напольских В.В. Сравнительно-историческое языкознание и идеология (пути панфинно-угризма в Финляндии и Удмуртии) // Язык и общество на пороге нового тысячелетия: итоги и перспективы. Тезисы докладов международной конференции. М., 2001. 7. Цит. по: Куликов К.И. Дело "СОФИН". Ижевск, 1997. 8. См. также: Сахарных Д.М. Латинизация: очерк из истории удмуртской письменности // Межэтнический симбиоз: исторический опыт российской цивилизации. Материалы всероссийской научно-практической конференции. 4-5 декабря 2001 г. Ижевск (в печати).

некоммерческий независимый интернет-проект
УДМУРТОЛОГИЯ