некоммерческий независимый интернет-проект
УДМУРТОЛОГИЯ
удмуртский научно-культурный информационный портал
главная страница
новости портала
поиск

наши проекты

Изучение
удмуртского языка


Удмуртские шрифты и раскладки

Первый
удмуртский
форум


Каталог
удмуртских
сайтов


Удмуртский национальный интернет

Научная
библиотека


Геральдика
Удмуртии


Сайт Дениса
Сахарных


обратная связь
благодарности

дружественные
проекты

Википедия
удмурт кылын


Научный журнал
«ИДНАКАР»


Магазин
«Сделано в Удмуртии»


Ethnic Radio

РуссоВекс

Книги Удмуртии –
почтой


Удмурт блог
Романа Романова


UdmOrt.ru

Ошмесдинь
научная библиотека

Владимир Чураков

ПРОИСХОЖДЕНИЕ НАЗВАНИЙ УДМУРТСКИХ РОДОВ

Комментарий. Статья представляет собой дополненный (словарём родовых имён) вариант вышедшей несколькими годами ранее интернет-публикации.

Издано: Чураков В.С. Происхождение названий удмуртских родов // Linguistica Uralica, XLI (1). Tallinn, 2005. С. 43-57. Разбивка на страницы сохранена (обозначена в местах разрыва цифрами голубого цвета в квадратных скобках). Устранены замеченные опечатки.

Замечание: для просмотра текста публикации необходима установка файлов шрифтов VolghaUral и Lingua (разработчик В.В. Напольских). Если данные шрифты уже установлен на вашей машине, рекомендуется заменить их более новыми версиями (см. раздел Downloads). Тем не менее, Internet Explorer или Opera всё равно могут отображать текст некорректно, в связи с чем рекомендуется просматривать эту страницу с помощью браузера Mozilla.

Автор настоящей статьи с сожалением вынужден констатировать, что за более чем 120-ти летний период, в течение которого родовая система удмуртского традиционного общества находится в поле зрения исследователей, учеными не было предложено убедительного решения интересующей нас проблемы, а именно не выявлена лингвистическая модель, в соответствии с которой образованы названия удмуртских родов. Разделяемая в настоящее время многими исследователями и признаваемая "перспективной" (Владыкин 1994:274) гипотеза М. Г. Атаманова, связывающая происхождение названий большинства удмуртских родов непосредственно с тотемическими верованиями предков удмуртов, живших в эпоху "матриархата" (sic!) (см. напр. 1977; 1980 и др.), при ближайшем критическом рассмотрении оказывается основанной на целом ряде ошибочных суждений некоторых авторов последней четверти XIX – середины XX в., не сумевших дать верную интерпретацию накопленному этнографическому материалу и в значительной степени осложнивших решение самой проблемы невольно созданной ими путаницей в употреблении удмуртских терминов выжы воршуд.

Последствия этой терминологической неразберихи ощущаются до сих пор, и выражаются, прежде всего, в употреблении сторонниками [стр.44] воршудной теории понятия воршуд в значении ‘материнский род’. В действительности же, словом воршуд обозначался дух предка-покровителя патрилинейного рода выжы. В самом названии духа предка-покровителя (воршуд < *vordemšud ‘пестованное счастье’) отразилась забота об умершем предке, дух которого, по представлениям некрещеных удмуртов, покровительствовал потомкам (отсюда и его второе название шудвордbсь, которое можно перевести как ‘одаривающий счастьем’ (букв. ‘рождающий счастье’) (Чураков 2001:121–140; его же, 2003:7)). Смешение двух совершенно различных терминов, а также отход от взгляда на удмуртский род как на цепь сменяющих друг друга поколений, происходящих от одного мужского предка, на наш взгляд, являются основными причинами безуспешности многочисленных попыток решения проблемы происхождения удмуртских родовых названий. В предлагаемой статье автор постарается подробно осветить историю изучения указанной проблемы, после чего изложит свое видение ее решения.

Еще в 1733 г. Г. Ф. Миллер, проезжая во главе сухопутного отряда Великой Северной экспедиции по территории расселения удмуртов, обратил внимание на следующий факт: "Они (удмурты – В. Ч.), – писал профессор, – к именам некоторых деревень прибавляют слово Пилга, а к другим не прибавляют, чему они не причины показать, ни слова Пилга изъяснить не могут: но только объявляют, что оные места их предками так прозваны" (Миллер 1756:39). Безусловно, сейчас вполне очевидно, что Г. Ф. Миллер обратил внимание на отражение в топонимии названия одного из удмуртских родов, однако поскольку сама проблема удмуртской родовой системы и тесно связанный с нею вопрос о происхождении родовых имен еще не были сформулированы, привлекшее внимание ученого явление вошло в его работу лишь в качестве "примечания". Целенаправленные исследования по затронутой нами теме развернулись с 70-х гг. XIX столетия, но сразу же, по причине пристального внимания этнографов к особенностям удмуртских народных верований, приняли весьма своеобразный характер: родовую систему удмуртов стали изучать не на прямую, чему к тому же препятствовало отсутствие ранних исторических источников, а опосредованно, через наиболее очевидные ее проявления в виде родовых культов.

Исследователи заметили, что разные группы удмуртов при обращении к "божеству" воршуд упоминают различные имена. Например, зачин обращения-куриськон’а мог начинаться "Бигра воршудэ…", "Чабъя воршудэ…" и т. д. Cправедливо видя в воршуд’е духа-покровителя тех лиц, которые ему поклоняются, некоторые исследователи совершенно ошибочно сочли, что слово, стоящее перед термином воршуд, является личным именем духа-покровителя, которое переносится и на почитающих его людей (Гаврилов 1880:160–161; Богаевский 1888 :39–40; его же, 1890:116–117). Иными словами, названия удмуртских родов выжы рассматривались в качестве производных от личных имен их воршу- [стр.45] д’ов, чем и объясняется появление в литературе понятия воршудное имя. При этом Б. Г. Гаврилов, отмечая, что значение названий воршудов "неизвестно", тем не менее высказал следующую мысль: "Можно полагать, – писал он, – что они (воршуды – В. Ч.) получили свои имена от счастливых по понятию вотяков женщин". Насколько адекватно автором было отражено "понятие" удмуртов, можно судить по его следующим словам: "Ныне у вотяков трудно добиться какого-нибудь самостоятельного мнения или понятия о воршудах" (Гаврилов 1880:161). Со своей стороны отметим, что причиной, побудившей Б. Г. Гаврилова и ряд других исследователей говорить о воршудных именах как о женских, явилась широко распространенная у многих народов традиция именования замужней женщины по ее родовому имени, что объясняется стремлением выделить жену-чужеродку из числа кровных родственников ее мужа.

Совершая в 1881 г. поездку по южной окраине Вятской губернии, населенной преимущественно удмуртами, Г. Н. Потанин, как в свое время и Г. Ф. Миллер, обратил внимание на "странные", по его мнению, "как будто заимствованные из чужого языка" имена, встречающиеся в составных названиях удмуртских деревень и урочищ. Исследователем было отмечено, что своими окончаниями они "похожи на имена некоторых воршудов, приводимых г. Гавриловым". "На это – иногда совершенно полное сходство названий урочищ с именами воршудов, – продолжал автор, – можно смотреть отчасти как на помеху предположению, что эти странные имена чужды вотскому языку; они могут быть архаическими вотскими формами, сохранившимися вследствие своего важного значения без изменения, тогда как другие формы постоянно изменялись" (Потанин 1884:190–191). Этим выводом Г. Н. Потанин как бы признавал ошибочность предложенных им самим, явно надуманных, сопоставлений "странных имен" с созвучными словами мордовских, татарского и "варяжского" языков.

Исключительно историографический интерес представляет суждение о происхождении разных имен воршудного божества, высказанное в частной беседе с Н. Г. Первухиным о. Иоанном Утробиным, который, видя в самом воршуд’е некий скрытый родовой талисман, полагал, что его названия у разных групп удмуртов связаны с местами, в которых тот ими укрывался. Впрочем, как пишет Н. Г. Первухин, Утробин "не мог указать (даже и примерно) значение ни одного из воршудных имен" (Первухин 1888:51).

Ничем не обоснованное предположение о женском характере так называемых воршудных имен, высказанное Б. П. Гавриловым, получило широкое распространение в работах исследователей. В этой связи особый интерес представляют "Эскизы преданий и быта инородцев Глазовского уезда" Н. Г. Первухина, где эта гипотеза получает свое дальнейшее развитие. Вместе с тем, необходимо особо обратить внимание читателя на изменение содержания термина воршудное имя автором "Эскизов". По представлению Н. Г. Первухина: ""Воршуд" значит родовое божество (Лар древних римлян), у каждого рода носящее родовое название чрез прибавление к общему понятию "Воршуд" имени родоначальника, или (едва ли не скорее) родоначальницы" (1888:18–19). Далее автором утверждалось наличие у удмуртов родов, состоящих исключительно из женщин, происходящих от одной [стр.46] родоначальницы, причем обозначались якобы эти роды также словом воршуд (1888 :37). Таким образом, очевидно, что употребляя термин воршудное имя Н. Г. Первухин вкладывал в него отличный нежели, к примеру, Б. П. Гаврилов, смысл, а именно – это название рода, состоящего исключительно из лиц женского пола, происходящих от одной родоначальницы, имя которой и выступает в качестве родового (ср. "Значение слова "Воршуд" есть – род, поколение, – относящееся исключительно к лицам женского пола. Это – фамилия матери, переходящая через дочку ко внучке и таким образом сохраняемая в потомстве" (1888:37)). Адекватную оценку вышеприведенным построениям Н. Г. Первухина, которые до сих пор пользуются поддержкой ряда авторов, еще в конце XIX в. дал в своей, к сожалению не увидевшей свет по причине смерти автора, работе вятский краевед П. М. Сорокин. Назвав рассуждения Н. Г. Первухина "непоследовательными и путанными", он высказал сожаление, что ради "предвзятой идеи" был "неправильно истолкован собранный богатый материал" (Сорокин, лл. 4об, 6).

Значительные усилия для постижения "тайны" удмуртских родовых названий приложил И. Н. Смирнов. Он первым подметил двусмысленность употребления исследователями понятия воршудное имя. "Иногда говорят о воршудном имени, как о родовом прозвище, – писал он, – иногда говорят об "имени воршудного божества", которое передается поклоняющемуся ему роду" (Смирнов 1890:138). Позиция самого исследователя однозначно выражена в следующих словах: "Воршудное имя представляется прозвищем рода, переносящимся и на его покровителя, гения-хранителя счастья" (1890:139–140). В принципе избрав верный подход, более того, отмечая, что в пермских языках "люди, связанные кровным родством, обозначались терминами "корень" (vyži, vuž)” (1890:25), И. Н. Смирнов тем не менее продолжил традицию употребления термина воршудное имя в значении ‘название рода’. Относительно же собственно происхождения названий родовых имен им было высказано три гипотезы: 1) одна группа родовых имен образована от личных имен родоначальниц, в чем автор видит "обломок древнего матернитета" (1890:138) (в основе этой гипотезы лежали выводы главным образом Н. Г. Первухина, а также результаты неудачного анализа удмуртских терминов родства, проведенного самим И. Н. Смирновым); 2) вторая группа родовых имен образована от личных имен родоначальников (1890:38); 3) "По крайней мере, – считает И. Н. Смирнов, – часть родовых имен произошла от названий рек, на которых поселялись роды" (1890 :38–39). Пытаясь выяснить какие же антропонимы лежат в основе родовых названий И. Н. Смиронов, используя метод формального звукового соответствия, пришел к выводу, что подавляющее большинство удмуртских родовых имен "необъяснимы из вотского языка и должны быть отнесены к категории заимствованных и вероятнее всего у чуди" (1890 :39). В число "чудских" имен И. Н. Смирнов включил те, которые, по его мнению, имели окончания -си, -чи, -зи. Однако следует сразу же заметить, что указанные "окончания", выделенные на основании "анализа местных названий", присущи русифицированным формам удмуртских топонимов (напр. удм. Какся > рус. Какси, удм. Ятча > рус. Ятчи, удм. Шудpа > рус. Шудзи и т. д.) и, таким образом, не представляют какой-либо [стр.47] пользы в деле решения проблемы происхождения названий удмуртских родов. Столь же беспочвенны утверждения исследователя о "речных" корнях некоторых родовых имен.

Оригинальной, но весьма далекой от действительности была и версия происхождения интересующих нас названий, предложенная Н. Н. Блиновым. Автор, не видя в воршуд’е ни родового духа-покровителя, ни собственно рода, обозначаемого им термином выжы, и используя при реконструкции религиозных представлений удмуртов диалектное слово вужшуд, которое по его мнению выражает некое представление о "старых добрых временах", возвращения которых удмурты испрашивают у Инмар’а, тем не менее употребляет в своей работе термин воршудное имя в значении ‘название рода’, не забывая, впрочем, отметить, что это делается вследствие сложившейся в этнографической литературе традиции (Блинов 1898:14). Собственно же географическая распространенность одних и тех же родовых имен, по мнению Н. Н. Блинова, возникла в результате образования новых починков и выселков, жители которых, в целях сохранения счастья (вужшуд), которым располагали их предки, старались отразить в названиях новых селений имя старого. Как полагал Н. Н. Блинов, часть названий изначальных селений могла образоваться путем прибавления к словам, характеризующим местность или именам собственным основателей селений, форманта -га, связанного якобы с удмуртским словом гу ‘яма’. Такое сопоставление объяснялось тем, что либо вокруг селений было много ям и оврагов, либо его основатель жил в "яме", т. е. землянке (Блинов 1898:42). Несмотря на малоубедительный характер всей вышеописанной схемы, эта версия была признана некоторыми авторами в качестве вполне приемлемой для объяснения родовых имен, оканчивающихся на слог -га (Худяков 1920:5; Бушмакин 1969:169).

К числу уже рассмотренных "окончаний", выделенных в структуре удмуртских родовых имен, М. Г. Худяков в одной из своих ранних работ, затрагивающих обсуждаемую проблему, присовокупил еще два: -йа-ра. Если от выделения последнего, впрочем, он скоро отказался, поскольку пришел к заключению, что "звук "р" относится к первой составной части имени" (Худяков 1920:7), то первое окончание он попытался сопоставить с обнаруженным в словаре коми языка Г. С. Лыткина словом яй, которое кроме ординарного значения ‘мясо’, якобы еще выражало понятия ‘ветвь, потомство, племя’ (в действительности у Г. С. Лыткина этого нет). Приведенные далее этимологии типа Шудья ‘счастливое племя’, Удья ‘вотское племя’, Бодья ‘пастушеское (или луговое) племя’ и т. п. ( Худяков 1920:6), основанные, к слову, на русифицированных формах удмуртских слов, свидетельствуют, что исследователь не склонен был видеть в родовых названиях отражения имен или прозвищ родоначальников, как это делали, например, Н. Г. Первухин, И. Н. Смирнов, Н. Н. Блинов и др. Позиция автора – "первичным понятием является род, а затем уже название его было перенесено на возникшее позднее понятие женщины-родоначальницы и богини счастья" (Худяков 1920 [стр.48] :348) – в дальнейшем позволила ему с легкостью принять концепцию тотемического происхождения названий удмуртских родов.

Собственно первым исследователем, выдвинувшим тезис о тотемическом характере удмуртских родовых названий и употребившим термин воршуд в значении ‘род’ как "коммунистическая ячейка" первобытного общества, стал удмуртский этнограф В. А. Максимов, автор компилятивного сочинения "Вотяки". "Среди названий воршудов, перечисленных Первухиным, – писал он, – мы видим "юсь", что означает по русской терминологии – лебедь. В отношении остальных названий о их значении сейчас судить очень трудно. Возможно в будущем установить удастся и это, сравнением аналогичных слов родственных вотскому, языков пермятского и зырянского. Но одно название "юсь" (лебедь) дает нам уже некоторую возможность судить о тотеме (покровителе) лебеде" (Максимов 1925:80–81). Поверхностность данного суждения очевидна, и именно от этого в свое время предостерегал однофамилец В. А. Максимова – русский этнограф А. Н. Максимов, проанализировавший характер употребления термина тотемизм в научной литературе и пришедший к выводу, что он превратился в "убежище, к которому можно без дальнейших околичностей обратиться" (Максимов 1997:471). В статье "Тотемизм", подготовленной для энциклопедического словаря "Гранат" А. Н. Максимов в частности писал, что у подавляющего большинства народов Сибири "столь же мало оснований считать тотемическими роды, называющиеся по животным, как и наши фамилии "Барановы", "Волковы", "Медведевы", "Петуховы" и т. п." (Максимов 1997:107).

Однако это принципиальное замечание осталось незамеченным: поиск тотемов в названиях родовых имен удмуртов продолжили М. Г. Худяков и Д. К. Зеленин. При этом первый, в отличие от В. А. Максимова употребляя в отношении удмуртских родов термин выжы (Худяков II, л. 1), окончательно отошел от их восприятия как социального института, в основе которого лежит генеалогический принцип, и, увлекшись идеями Н. Я. Марра о "тотемической" стадии развития языков, попытался при помощи "нового учения о языках" решить проблему названий удмуртских родов, что вылилось в характерную для яфетидологии спекуляцию на тему "четырех элементов" (Худяков I, лл. 1–5об.). Для Д. К. Зеленина термин воршуд помимо обозначения "одного из дохристианских демонов" и лубяного короба, хранившегося в куале, имел значение еще и "родового имени" (sic!), которое было связано, по мнению исследователя, с основным "растительным тотемом материнского рода" и "элементами животных тотемов". Умозрительные рассуждения автора об эволюции значений термина воршуд иллюстрировались примерами, описывающими использование тех или иных видов растений при религиозных обрядах, и фонетическими соответствиями, носящими преимущественно характер омонимии отдельных [стр.49] родовых имен с некоторыми названиями животных в удмуртском языке (Зеленин 1980).

Сходный подход к решению проблемы во многом свойственен авторам конца 60-х гг. XX в. – Г. А. Архипову и С. К. Бушмакину, которые употребляют термин воршуд в значении ‘материнский род’ (Архипов 1969; Бушмакин 1969; его же, 1970). Первый из них, не считая возможным видеть в выделенных предшественниками "окончаниях" родовых (воршудных по его терминологии) имен самостоятельные слова, высказал предположение, что все они являются вариантами суффикса обладания, который "почему-то выступает то в форме , то, то -га(-ка), и очень редко в форме -ес" (Архипов 1969:242).

С середины 70-х гг. проблемой происхождения названий удмуртских родов стал заниматься М. Г. Атаманов. Одни из первых результатов своих изысканий он опубликовал на страницах журнала "Советское финно-угроведение" (Атаманов 1977), где впервые появляется столь активно употребляемый сейчас термин воршудно-родовое имя, которому в удмуртском тексте предшествовал конструкт выжы-воршуд ним (Атаманов 1974:45). В более развернутом виде концепция автора была отражена в кандидатской диссертации "Этнонимы удмуртов в топонимии" (Атаманов 1978) и последующих публикациях, в числе которых и его последняя обобщающая работа "По следам удмуртских воршудов" (Атаманов 2001). Нет необходимости разбирать все оплошности в представлениях автора по проблеме удмуртской родовой организации, оказавших существенное влияние на ход его рассуждений – это сделано нами в специальном исследовании (Чураков 2003) – поэтому остановимся только на лингвистической составляющей его концепции. Фактически подход М. Г. Атаманова является логическим завершением использования метода выделения "окончаний" в структуре удмуртских родовых имен: более 70 родовых названий по своим "окончаниям" были распределены по 9 группам (10 группу составили "составные микроэтнонимы") (Атаманов 1978:10). Другими словами, все варианты "окончаний" или, что более правильно, все варианты конечных слогов были безосновательно объявлены "архаическими суффиксами зоонимов, восходящими к уральской или финно-угорской языковой общности", которые присоединяются к названиям "птиц, зверей, насекомых и рыб – предполагаемых тотемов рода" (Атаманов 1978:2–3). При этом автора не смущает, что в ряде случаев применение его методики приводит к искажению морфологической структуры этимологизируемого названия, не говоря уже о том, что в основу подавляющего большинства предложенных им этимологий положен принцип формального соответствия "очищенного" от форманта родового имени тому или иному апеллятиву какого-либо уральского, включая "чудский", языка. Очевидно, что такой подход к решению проблемы не мог привести к положительным результатам.

Между тем, верное представление о сущности удмуртских родовых названий впервые было сформулировано еще в 80-е гг. XIX в. удмуртским ученым Г. Е. Верещагиным, который справедливо полагал, что члены рода ведут свое начало "от какого-нибудь древнего родоначальника", имя или прозвище которого выступает в качестве обозначения его потомков. В качестве примера он приводит предание удмуртских крестьян ряда деревень Сосновской волости Сарапульского уезда, согласно которо- [стр.50] му род Пупъя ведет свое начало от некоего Ожмега, прозванного Пуппы < удм. пуппы ‘лутошка’ (Верещагин 1995:107–108; его же, 1996 :82). Поскольку исследователь специально не занимался проблемой происхождения названий удмуртских родов, он оставил без объяснения причины перехода Пуппы в Пупъя. Это попытался сделать другой удмуртский ученый И. В. Васильев, который высказал предположение, что данное родовое имя образовано путем прибавления к прозвищу удмуртского аффикса соответственного падежа -йа (орф. ). Таким образом, получалось, что члены рода жили как бы соответственно их предку Пуппы, по его обычаям (Васильев 1917:73).

Ближе всего к верному решению проблемы подошел уже упомянутый выше П. М. Сорокин, и приходится только сожалеть, что подготовленная к публикации, прошедшая цензуру работа "О материнстве как основе рода, о родовых названиях и знаках собственности у вотяков", в которой дается взвешенная и объективная критика сторонников удмуртского "матернитета", так и не увидела свет. Вдвойне прискорбно, что эта работа, знакомая удмуртским исследователям, не оказала какого-либо влияния на их отношение к так называемым "пережиткам матриархата", несмотря на то, что их подробный анализ дал повод П. М. Сорокину категорически заключить – "под теорией "матернитета" нет почвы" (Сорокин, л. 6). Уже по сложившейся традиции употребляя термин воршудное имя в значении ‘название рода’, П. М. Сорокин отмечал: "Воршудное имя есть имя родоначальника или родоначальницы, заслуживших особый почет и поэтому давших повод к прославлению себя в своем прямом потомстве… воршудное имя не есть непременно имя, а может быть и прозвищем родоначальника" (Сорокин, л. 8). О структуре удмуртских родовых названий говорилось: "При обзоре приведенных названий бросается в глаза общее у большинства окончание а или я, составляющее какой-то особый суффикс…Представляю знатокам финских наречий судить о моей догадке, но я считаю эти звуки а и я несомненно суффиксами 1) притяжательного значения и 2) значения богатства, изобилия какого-нибудь свойства" (Сорокин, л. 8об., 9). Дав несколько вполне приемлемых этимологий, П. М. Сорокин писал: "Я не теряю надежды, что филолог с сведениями в языках сумеет дать смысл и объяснить из вотского языка и все остальные воршудные имена" (Сорокин, л. 9об). Надежда исследователя не оправдалась: лингвисты, которым оставалось уточнить что за суффикс, на который впервые обратил внимание еще М. Бух (Buch 1882: 136), скрывается под "загадочным" общим "окончанием", предпочли проигнорировать наблюдения П. М. Сорокина.

Переходя к изложению наших взглядов по обсуждаемой проблеме, еще раз напомним читателю, что удмуртский род выжы представляет собой по вертикали ряд сменяющихся поколений, происходящих по мужской линии от вполне конкретного, чем-то памятного человека, имя которого служит для общего наименования всех его потомков. Соответственно по горизонтали удмуртский род предстает в лице всех одновременно живущих людей, признающих себя потомками одного человека, и чем дальше по времени находится конкретный горизонтальный срез от той эпохи, в которой жил основатель рода, тем менее тесными узами связаны его члены. Как правило, быстрее всего, буквально в первых нисходящих поколениях, утрачиваются экономические связи и общность поселения, что на практике выражается в разделе старого дворохозяйства. На- [стр.51] против, дольше всего сохраняется идеологическое единство, обусловленное поклонением предку-родоначальнику, дух которого по представлениям его потомков может оказывать влияние на их судьбу. Естественное разрастание рода ведет к его сегментации и образованию ряда новых ветвей рода, получающих название по своим основателям и т. д. Так образуется целая иерархия родов, причем человек, находящийся в основании подобного "генеалогического древа" и уже даже неосознаваемый в качестве реального человека, также, безусловно, являлся членом какого-то рода, имя которого стерлось из памяти далеких потомков.

Лингвистическим средством выражения принадлежности человека к тому или иному роду являлось родовое имя, в основе которого лежал эпоним, т. е. имя или прозвище основателя рода. В современном удмуртском языке существует несколько способов образования названий родов: 1) путем прибавления к имени предка слова выжы ‘род’ (Гондыр выжы, Алексей выжы), 2) прибавлением к имени предка слова пи ‘сын, потомок’ (Быдыпи, Андрейпи) 3) через прибавление к имени предка или через прибавление к имени рода, образованного в соответствии со вторым примером, показателя множественного числа -ос (-ёс) (Гондыръёс, Быдыпиос). К числу указанных возможностей следует прибавить еще один вариант, ныне уже не употребляющийся. Удмуртский показатель множественного числа, который, как указано в последнем примере, используется в образовании родовых имен, не имеет параллелей в других уральских языках, и относится вместе с коми -яс к числу относительно молодых, возникших не ранее общепермской эпохи (Серебренников 1963:85). Однако в общепермском языке существовало еще не менее трех древних окончаний множественного числа, одно из которых до сих пор употребляется в коми-пермяцком языке в качестве собирательного множественного числа (Серебрянников 1963:89).

Нам представляется, что и в группе ранних удмуртских родовых имен нашел отражение этот суффикс, который в функциональном плане соответствует, к примеру, германским родовым суффиксам -ing, -ung и славянским -ичи, -овичи. В пользу данного предположения свидетельствуют такие родовые имена как, Юбер-а, Удэг-а, а также отмеченные формы Бигер-а, Посек-а (Первухин 1888:39), где Юбер, Удэг, Бигер, Посэг – это мужские антропонимы. Прибавляясь к эпониму, оканчивающемуся на гласный, суффикс собирательного множественного числа провоцировал появление вставочного -й- (ГСУЯ 45–46), после чего оказавшийся в слабой позиции гласный производной основы выпадал (в случаях, когда в ауслауте антропонима находился он мог непосредственно перед суффиксом перейти в -й, подобно тому, как это происходит в сходных условиях в языке коми (Серебренников 1963:90)). Если показатель собирательного множественного числа прибавлялся к мужскому антропониму, который оканчивался на согласный, то предшествовавший ему гласный, оказавшийся в слабой позиции также в большинстве случаев выпадал, а следующий согласный испытывал действие закона регрессивной ассимиляции (ГСУЯ 34–35, 37–38). В [стр.52] этой связи хотелось бы отметить догадку А. С. Кривощековой-Гантман о возможной связи мужских имен, образованных при помощи суффикса -эг(-ог), с родовыми названиями, оканчивающимися на слог -га (1976:93). Однако ее предположение, что в парах типа Пелег~Пельга, Пудэг~Пудга и т. д. родовое имя является исходным для мужского антропонима, не позволило исследовательнице вскрыть действительные отношения, существующие между ними. Последующие фонетические изменения, как то – изменение качества гласных, ассимиляция инлаутным согласным последующего -й, изменение начального й- – происходили в соответствии с нормами удмуртского языка. Таким образом, родовые имена не были застывшими формами, как это в свое время представлялось Г. Н. Потанину.

Итак, проблема удмуртских родовых названий теснейшим образом связана с выяснением имени родоначальника и выявлением его семантики, что в условиях отсутствия ранних письменных источников вызывает определенные трудности, поэтому, безусловно, отдельные предлагаемые автором этимологии (прежде всего относящиеся к мужским антропонимам) могут вызвать справедливую критику специалистов-лингвистов. Однако, как нам кажется, предложенный подход к анализу удмуртских родовых имен в целом вряд ли вызовет существенные нарекания и поможет в дальнейшем выяснить происхождение других родовых имен, не вошедших прилагаемый ниже перечень.

Наконец, после того, как нами выяснена лингвистическая модель, лежащая в основе старых удмуртских родовых имен, становится очевидным, что зачин обращения-куриськон’а, например, "Бигра воршудэ…" первоначально буквально означал "дух родоначальника рода Бигра" и, таким образом, термин воршудное имя не только не имеет права на существование в значении ‘название рода’, но и в значении ‘название воршудного божества’.

В заключении вкратце поясним принцип организации большинства словарных статей. В заголовок статьи вынесено удмуртское родовое имя в современном наиболее распространенном оформлении. Если имеющиеся письменные источники позволяют восстановить его более раннюю форму, она приводится следом в круглых скобках. Далее указывается мужской антропоним (м. а.), который мог послужить эпонимом для соответствующего рода (если роль эпонима рода в принципе могли сыграть несколько имен, они как варианты приводятся под римскими цифрами). В случаях, когда одно и тоже мужское имя, выступающее в качестве производного для названия рода, может иметь различные формы, образованные от одной основы при помощи различных суффиксов, последние специально выделяются (например, запись Шуд-эй(-b) означает, что название рода Шудъя в одинаковой степени могло возникнуть как от имени Шудэй, так и от имени Шудb, которые оба восходят к апеллятиву шуд ‘счастье’; запись Кибы~Киб-эй означает, что название рода Кибъя могло образоваться как от мужского имени Кибы, оформление которого непосредственно совпадает с производной основой кибы ‘жучок’, так и от восходящего к этой же основе имени Кибэй). В квадратных скобках приводится этимология антропонима (в необходимых случаях под арабскими цифрами указываются варианты). В конце словарной статьи, как правило, даются примеры употребления имени со ссылками на источники. [стр.53]

* * *

АПЪЯ < м. а. Апый [< тю. м. а. Апый] + суф. -а. Напр. у казанских татар отмечено имя Апый, являющееся аллофоном араб. м. а. Абдуррахман ‘раб Милостивого (Аллаха)’ (Ахметзянов 1978:50).

БИГРА < м. а. Бигер [< удм. бигер ‘татарин’] + суф. -a. Напр. Ида Исалгов сын Бигринов (МП 1646:212), Бигер Вася (Демин, Архипов 1976:75).

БИЯ < м. а. Бий [< тю. м. а. Бий < бий ‘князь’] + суф. -a. Напр. Биика Асанов сын Сырчегов (МП 1662 :256), Басеитко да Биико Дьзюины дети Изеговы (МП 1678: 274).

БJДЬЯ < м. а. Бjдь-и [< удм. бjдьыны ‘говорить, болтать, пустословить’] + суф. -a. Напр. Быда Баушев сын Пыжин (МП 1646:222), Будка Бодин сын Баушев (МП 1678: 322).

БJНЯ< м. а. Бjнь-и [<?] + суф. -а. Напр. Бjни (Верещагин 1998:19).

БУЛДА< м. а. Булат [< тю. м. а. Булат < булат ‘сталь’] + суф. -а. Напр. Булат Кулин сын Юберев (МП 1646:223), Булатко Богданов (МП 1678:298).

ВАМЪЯ (< WАМЪЯ) – представляется возможным сопоставить антропоним, от которого произошло название данного рода, с удм. основой вамен (диал. wамен) ‘поперечный, поперек’; ваменэс ‘упрямый’. ППерм. *woхm- ‘поперечный, поперечина’ (КЭСК 62).

ВОРТЧА < м. а. Вортт-bсь [< удм. ворттыны ‘возить’ + суф. имен действия -bсь] + суф. -а. Ср. УЧА.

Д(У~E~J~Ы)КЪЯ– в чередовании гласного первого слога можно видеть отражение в удм. диалектах тат. \ (Тараканов 1982:116). Возможно, в основе мужского антропонима, от которого образовалось название рода, находился тю. апеллятив со значением ‘верблюд’. Ср. тат. д\я ? < ПТю. *dükз (КЭСК 97).

ДУРГА< м. а. Дур-эг [< удм. дурыны ‘ковать’] + суф. -а. Напр. Дургеика (МП 1646:244) < Дурэг + удм. суф. -эй + рус. суф. -ка, Дурек (Герд 1928:19).

:ИКЪЯ < м. а. :ик-эй(-и). Можно предположить, что в основе имени лежит корень ;ик – ср. удм. ;ик-;ик ‘аккуратно; крепко’, ;икыт ‘аккуратный, опрятный, чистый’, ;иканы ‘туго затянуться (завязаться)’. Ср. Джиканко Уракчиев сын Бакшандин (МП 1678:324), Дьжиканко Тухтаров сын Нурысов (МП 1678:327).

PАНКА < м. а. Pан-эг [< тат. oан ‘душа’] + суф. -а. Напр. Зяна Муиканов (МС 1635:381), Зянешко [МП 1678:308] < Pанэг + рус. суф. -ко.

PЕЗЬЯ < I. м. а. Pезей [< удм. pезей ‘малютка’] + суф. -a; II. м. а. Pезьы~Pезь-эй [< удм. pезьы ‘ворота’] + суф. -a; III. м. а. Pезь-эй(-и) [< удм. pезь ‘повод узды’] + суф. -a. Напр. Зезя Почин (МП 1615:185), Pезей (Бушмакин 1970а:270), Pеpей (Борисов 1991:372).

КИБЪЯ< м. а. Кибы~Киб-эй [< удм. кибы ‘жучок’] + суф. -a. Напр. Киба Люлин (МП 1615:183), Кибеико Чутин сын Елкузин (МП 1646:214).

КОНЬГА < м. а. Конь-эг [< удм. коньы ‘белка’] + суф. -a. Напр. Сенка Конегов (МП 1615:186).

КJТЪЯ< м. а Кjт-эй(-b) [< удм. кjт ‘живот; толстяк’] + суф. -а. [стр.54]

КУШЪЯ< м. а. Куш-эй(-и) [1. < стар. удм. *kuš ‘голый’ (ср. коми куш ‘тж’) < ППерм. *kuš ‘голый, обнаженный’ (КЭСК 148); 2. < тю. формант хуш ‘приятный, хороший’, участвующий в образовании сложных антропонимов типа Хуш-килде, Хуш-бай и т. п.] + суф. -a. Напр. Кушка Годенов сын Юрышев (МП 1646:218), Кушеи (МЛП 1716:245).

МOЖГА< м. а. Мош-эг [< стар. удм. *m°A ‘пчела’ (КЭСК 169)] + суф. -a. Напр. Мушка Мушегов, Васка Мошегов (МП 1615:188).

НЫЛГА < I. м. а. Ныл-эг [< ж. а. Ныл-эг < удм. ныл ‘девочка’. Напр. Ныл, Нылак (МЛП 1716: 267)] + суф. -a. Вероятно, перед нами название удмуртского рода, образованное от так называемого матронимического прозвища его родоначальника. Ср. образование русских матронимических фамилий (Унбегаун 1989:21); II. Отмеченная Б. Мункачи (1952:514) форма с мягким н, возможно, свидетельствует о происхождении названия рода от удм. м. а. Ньыл-эг [< удм. ньылыны ‘глотать’] + суф. -a.

ОМГА < м. а. Омиг [< тю. м. а. Омиг < ?] + суф. -a. Напр. Омигеико (МП 1678:264–265) < Омиг + тю. суф. -эй + рус. суф. -ко.

ПЕЛЬГА < м. а. Пель-эг [1. < удм. пелляны ‘дуть; нашептывать’; 2. < удм. пель ‘ухо’] + суф. -a. Напр. Пелег Зянбеков, Пелег Бектемиров (ОЗ 1670:95, 96).

ПОСКА < м. а. Пос-эг [< удм. посыны ‘мять, дубить’] + суф. -a. Напр. Тещ Посеков сын (МП 1615:214), Исупко да Кизечко Посеговы дети Чузина (МП 1646:242).

ПУДГА (< ПОДГА) < I. м. а. Под-эг [возможно, удм. антропоним образован от ныне утраченной удм. яз. глагольной основы *pod- ‘точить, источать (о червях)’, сохранившейся в коми яз. – пудны. В свою очередь, ППерм. *pod- или *poхd-, вероятно, восходит к иранскому апеллятиву со значением ‘гнилой’ (КЭСК 231)] + суф. -a. Напр. Падег Максимов (ОЗ 1670 :96), Падешко Худяков сын Покчимортов (МП 1678:268); II. м. а. Пот-эг [< стар. удм. *pot- ‘расколоться’ (КЭСК 226)] + суф. -a. Напр. Потешко Изнегов (МП 1615: 183) < Потэг + рус. суф. -ко.

ПУПЪЯ < м. а. Пуппы [< удм. пуппы ‘лутошка’] + суф. -a. Согласно удм. преданиям, записанным Г. Е. Верещагиным, такого было прозвище Ожмега – родоначальника данного рода (1995:108; 1996:82).

ПУРГА (< ПОРГА) < м. а. Пор-эг [вероятно, удм. антропоним образован от утраченной удм. яз. Пперм. глагольной основы *por-, сохранившейся в коми-п. яз. – порйjтны ‘поздравить’ (КЭСК 225)] + суф. -a. Напр. Сергушка Порегов сын Гезегов (МП 1646:226).

СУРМА < м. а. Сурым [< удм. сурым ‘прясло; звено изгороди’] + суф. -a. Согласно удм. преданиям, записанным Г. Е. Верещагиным, родоначальник рода ПупъяОжмег принадлежал к роду Сурма (1995:107).

СJЛТА < м. а. Сьjлыт [< удм. сьjлыт ‘стренога, путы’] + суф. -a.

ТУКЛЯ < м. а. Тукулы~Тукул-эй(-b) [< тю. м. а. Тукулы – букв. ‘сын (потомок) человека по имени Тук < тук ‘сытый, упитанный’] + суф. -а. Напр. Тукул (МЛП 1716:314). [стр.55]

ТУРЪЯ < I. м. а. Тури~Тур-эй [< удм. тури ‘журавль’] + суф. -a; II. м. а. Тур-эй(-и) [< удм. тур ‘тетерев’] + суф. -a. Напр. Туреико Юшкетов (МП 1662:247), Тури (Герд 1928:21).

УДЪЯ < I. м. а. Уд-b [< удм. удыны ‘напоить’] + суф. -a; II. м. а. Уд-эй(-b) [< удм. уд ‘росток’] + суф. -a. Напр. Удеико Чурин (МП 1646:235), Уди (Герд 1928:21).

УЧА < м. а. Уть-ись [< удм. утьыны ‘хранить; защищать’ + суф. имен действия -ись] + суф. -а. Ср. антропонимы Бердычко < удм. Бjрдbсь < бjрдbсь ‘плачущий’, Ветиско < удм. Витись < витись ‘ожидающий’ и т. д.

ЧАБЪЯ < I. м. а. Чабей [< удм. чабей ‘пшеница’] + суф. -a. Напр. Чабеи (МЛП 1716:338); II. м. а. Чабы-й [< удм. чабы ‘тын, изгородь’. Ср. СУРМА] + суф. -a. Напр. Чабыи (МЛП 1716:339).

ЧИПЪЯ < I. м. а. Чипы~Чип-эй [< удм. чипы ‘цыпленок’] + суф. -a; II. м. а. Чипей [< удм. чипей ‘щука’] + суф. -a. Напр. Чипеи (Атаманов 1990 :344).

ЧУДНА < м. а. Чудын [< рус. отэтнонимичное прозвище Чудь + суф. -ин. Букв. ‘сын (потомок) человека по имени Чудь’] + суф. -a. Напр. Зянбахтачка Чюдин сын Шудегов (МП 1678:321), Чудын (Верещагин 1998:96, 97).

ШУДЪЯ < м. а. Шуд-эй(-b) [< удм. шуд ‘счастье’] + суф. -a. Напр. Шудеико Сабанбеев (МП 1646:215).

ЭГРА< м. а. Эгыр [< удм. эгыр ‘уголь’] + суф. -a.

ЮБЕРА< м. а. Юбер [< удм. юбер ‘скворец’] + суф. -a. Напр. Юберь Бактамышев (МП 1615:184), Юберко Чужеков (МП 1615:184).

ЮМЪЯ < м. а. Юмы~Юм-эй [< удм. юмы ‘овод’] + суф. -a. Напр. Дзюмеика Бекбулатов сын Зеналеев (МП 1662:248). Возможно, в некоторых южноудмуртских говорах, из которых северными удмуртами могло быть заимствовано имя Дзюмей, к указанному времени уже состоялся звукопереход й- > p-. Впрочем, не исключено, что основа данного антропонима (Дзюмей) не связана с апеллятивом юмы.

ЯТЧА < м. а. Ядыч [< удм. яды ‘силач, богатырь’ + суф. ] + суф. -a. Напр. Ядычко Едегаров сын Зуин (МП 1646 :226), Ядычко Тухбулатов сын Тухтамышев (МП 1662:260).

Сокращения

араб. – арабский, коми-п. – коми-пермяцкий, ППерм. – прапермский, ПТю. – пратюркский, рус. – русский, тат. – татарский, тю. – тюркский, удм. – удмуртский.

– Грамматика современного удмуртского языка. Фонетика и морфология, Ижевск 1962; ж. а. – женский антропоним, м. а. – мужской антропоним, – материалы переписи 1615, 1646, 1662, 1678 гг., – материалы сыска 1635 г., ОЗ – одинашная запись 1670 г. Соответствующие данные приведены по: Документы по истории Удмуртии XV–XVII веков / сост. П. Н. Л у п п о в, Ижевск 1958 (№№ документов 20, 51, 59, 60, 61, 93); – материалы ландратской переписи 1716 г. (в ссылках указаны страницы книги: М. Г. А т а м а н о в. Словарь личных имен удмуртов, Ижевск 1990); Сорокин – П. М. С о р о к и н. О материнстве как основе рода, о родовых названиях и знаках собственности у вотяков (с изображением знаков собственности в тексте и отдельной таблицей). Вятка, 1895. (Архив Удмуртского института истории, языка и литературы УрО РАН, рф., оп. 2-н, д. № 668); Худяков I – М. Г. Х у д я к о в. Названия удмуртских родов… Ленинград, не ранее 1930 г. (Рукописный отдел Российской национальной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. 828, д. № 5); Худяков II – М. Г. Х у- [стр.56] д я к о в. Программа для собирания материалов по родовому быту удмуртов во время научной поездки в Ижевский уезд летом 1930 г. Ленинград, 1930. (там же, д. № 12).

Л И Т Е Р А Т У Р А

А т а м а н о в М. Г. 1974, Экспедицилэн сюресъёсыз. – Молот, № 11, 45–47.

– – 1977, Этимологии некоторых воршудно-родовых имен удмуртов. – СФУ XIII, 25–30.

– – 1978, Этнонимы удмуртов в топонимии. Автореф. канд. дисс., Тарту.

– – 1980, Микроэтнонимы удмуртов. – Микроэтнонимы удмуртов и их отражение в топонимии, Ижевск, 3–66.

– – 1990, Словарь личных имен удмуртов, Ижевск.

– – 2001, По следам удмуртских воршудов, Ижевск.

А х м е т з я н о в М. И. 1978, Общинные шеджере. – Источниковедение истории тюркских языков. Казань, 45–50.

А р х и п о в Г. А. 1969, Удмуртские этнонимы. – Ономастика Поволжья, Ульяновск, 239–243.

Б л и н о в Н. Н. 1898, Языческий культ вотяков, Вятка.

Б о г а е в с к и й П. М. 1888, Очерк быта Сарапульских вотяков. – Сборник материалов по этнографии, издаваемый при Дашковском этнографическом музее, вып. 3, Москва, 14–64.

– – 1890, Очерки религиозных представлений вотяков. – Этнографическое обозрение, кн. 4, № 1, 116–163; кн. 5, № 2, 77–109; кн. 7, № 4, 42–70.

Б о р и с о в Т. К. 1991, Вашкала удмурт нимъёс. – Удмурт кыллюкам, Ижевск, 371–376.

Б у ш м а к и н С. К. 1969, Воршудные имена и удмуртская топонимия. – Ономастика Поволжья, Ульяновск, 166–176.

– – 1970, Воршудные имена – микроэтнонимы удмуртов. – Этнонимы, Москва, 168–176.

– – 1970а, Лексико-семантический анализ древнеудмуртских антропонимов. – Антропонимика, Москва, 267–276.

В а с и л ь е в И. В. 1917, Языческие имена вотяков. – Известия общества изучения Прикамского края, вып. 1, Сарапул, 27–28, 73–75.

В е р е щ а г и н Г. Е. 1995, Собрание сочинений, т. 1, Ижевск.

– – 1996, Собрание сочинений, т. 2, Ижевск.

– – 1998, Собрание сочинений, т. 3, кн. 1, Ижевск.

В л а д ы к и н В. Е. 1994, Религиозно-мифологическая картина мира удмуртов, Ижевск.

Г а в р и л о в Б. Г. 1880, Произведения народной словесности, обряды и поверья вотяков Казанской и Вятской губерний, Казань.

Г е р д К. П. 1928, Вашкала удмурт нимъёс. – Кенеш, № 17, 17–22.

Д е м и н А. П., А р х и п о в Г. А. 1976, Составные антропонимы удмуртов дер. Большой Унтем. – Ономастика Поволжья, вып. 4, Саранск, 74–76.

З е л е н и н Д. К. 1980, Что такое воршуд? – Микроэтнонимы удмуртов и их отражение в топонимии, Ижевск, 118–132.

К р и в о щ е к о в а – Г а н т м а н А. С. 1976, Фамилии от имен на -ог, -ег. – Ономастика Поволжья, вып. 4, Саранск, 91–94.

М а к с и м о в А. Н. 1997, Избранные труды, Москва.

М а к с и м о в В. А. 1925, Вотяки. Краткий историко-этнографический очерк, Ижевск.

М и л л е р Г. Ф. 1756, Описание трех языческих народов в Казанской губернии, а именно: черемисов, чувашей и вотяков. – Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие, Июль, Санкт-Петербург.

П е р в у х и н Н. Г. 1888, Эскизы преданий и быта инородцев Глазовского уезда. Эскиз I. Древняя религия вотяков по ее следам в современных преданиях, Вятка.

П о т а н и н Г. Н. 1884, У вотяков Елабужского уезда. – Известия общества археологии, истории и этнографии, т. 3, Казань, 189–259.

С е р е б р е н н и к о в Б. А. 1963, Историческая морфология пермских языков, Москва.

С м и р н о в И. Н. 1890, Вотяки, Казань. [стр.57]

Т а р а к а н о в И. В. 1982, Заимствованная лексика в удмуртском языке: Удмуртско-тюркские языковые контакты, Ижевск.

Т е п л я ш и н а Т. И. 1978, Антропонимические модели пермских языков, Москва.

У н б е г а у н Б. О. 1989, Русские фамилии, Москва.

Х у д я к о в М. Г. 1917, Древности Малмыжского уезда. – Труды вятской ученой архивной комиссии, вып. 1–2, отд. III, Вятка, 1–59.

– – 1920, Вотские родовые деления. – Известия общества археологии, истории и этнографии, т. XXX, вып. 3, Казань, 339–354; т. XXXI, вып. 1, Казань, 1–18.

Ч у р а к о в В. С. 2001, Южные удмурты в X – середине XVI века (проблемы социально-политической истории). Рукопись канд. дисс., Ижевск.

– – 2003, К критике воршудной теории. – Финно-угроведение, № 2, Йошкар-Ола, 3–18.

B u c h M. 1882, Die Wotjäken: Eine ethnologische Studie, Helsingfors.

M u n k á c s i B. 1952, Volksbräuche und Volksdichtung der Wotjaken, MSFOu, vol. 102.



return_links(2); ?>

Подпишись!
Будь в курсе новостей сайта «Удмуртология»
и других удмуртских интернет-проектов


Рассылки Subscribe.Ru Рассылки Yahoo!
Новости удмуртского
национального интернета



Новости удмуртского
национального интернета


return_links(2); ?>

URL данной страницы:
http://www.udmurt.info/library/churakov/rodov.htm

return_links(); ?>

наш баннер
Udmurtology
каталоги
Rambler's Top100
Находится в каталоге Апорт
AllBest.Ru






WebList.Ru
 
Denis Sacharnych 2002-2009. Положение об использовании материалов сайта